В кинофильме «Я шагаю по Москве» Данелия зашифровал потаенные знаки

Столичное лето с его жарой, неожиданными проливными дождиками и легкомысленностью в одежке — это хорошее время, чтоб продолжить разговор о русских фильмах, ставших частью городского мифа. Картина Жору Данелии «Я шагаю по Москве», вышедшая на экраны в 1964 году, думала как фестивальное кино в традициях евро неореализма, а вышла прекрасным исследованием Москвы и ее души — при этом совсем в этом качестве не устарела. Чтоб убедиться в этом, довольно день погулять по городку в летнюю пору.

По сюжету Николай — рабочий-метростроевец, но бытовые привычки у него быстрее богемные.

Реставрируя знаменитый кинофильм, его, по Счастью, не раскрасили — черно-белое выполнение в 1950-е и 1960-е годы прошедшего века означало не столько нехватку цветных материалов (хотя и здесь недостаток бывал), сколько необыкновенную эстетику. Для режиссеров и операторов черно-белое кино тогда это или воззвание к стилю нуар, в каком делались голливудские триллеры 30–40-х годов, или, напротив, европейский неореализм (если по-итальянски) либо новенькая волна (если по-французски).

У Рязанова в «Берегись кара» — быстрее игра в нуар. У Данелии — непременно, неореализм. Лишь — очень светлый, оптимистичный, без упора на красочном разрушении и трущобах. Заместо их — московские окна, открытые в арбатские переулки, волейболисты и доминошники во дворах. Радиолы и магнитофоны, играющие на всю улицу по особенным случаям (будь то свадьба либо исследование британского языка). Танцующие и поющие, поэтому что душа просит, люди.

И эффектнейшая (как Анита Экберг в «Сладостной жизни», которую Данелия, естественно же, лицезрел — она вышла в 1960 году) Ира Скобцева в эпизоде — лишь не в фонтане, а на набережной. И новейший, лишь устанавливающийся сначала 60-х свадебный обряд с «Русским шампанским». Но все это выстроено на неореалистическом зрительном каноне: дождик, виды сверху, отсутствие драматического сюжета. За это кинофильм сначало ругали на худсовете — но на данный момент-то мы осознаем, что конкретно таковы все картины, сохраняющие для истории дух эры.

Ира Скобцева своим броским эпизодом дает наш ответ Аните Экберг из «Сладостной жизни» Феллини.

Встречая по одежде и пластинке

Все девицы в «Я шагаю по Москве» носят недлинные платьица А-образного силуэта, как раз по тогдашней русской моде. Которая, к слову, конкретно сначала 60-х всего на год-иной отставала от мировой (это до и опосля «оттепели» разрыв был конструктивно больше). Героини кинофильма, естественно, различаются нравом — но это не достаточно выражается в одежке. А вот мужские персонажи одеты смыслоразличающе — так, чтоб мы по одежде их и встречали.

Основных, юных героев — трое (как в популярнейшем тогда романе Ремарка: три товарища, правда, на один денек). Володя (Алексей Локтев) — положительный юноша из Сибири, а для Москвы такой безупречный вторженец и, означает, незначительно идеал. На нем — штормовка, ранец: романтичный образ таежника, геолога. На Коле (Никита Михалков) на данный момент ранец непременно был бы, а тогда ни в коем случае: в городке ранцы еще не «прописались». Зато по одежке (отличные штаны, тенниски) видно, что это благополучный столичный парень, можно сказать, столичная Элита. В конце концов, Саша (Евгений Стеблов) еще не обусловился с образом и даже волосы обрил наголо, собираясь в армию. Незапятнанный лист.

А соединяет воединыжды всех троих героев всего один предмет одежки: клетчатая рубаха, так именуемая ковбойка. Она в различные моменты кинофильма находится у всех, и нехитро: это самый престижный вид молодежной одежки того времени. Вначале, в конце 50-х, они были ввезенными, к 1963 году их освоили и русские фабрики. И еще одна черта, общая для всех: ни у Володи, ни у Если, ни у Саши нет шляп либо хотя бы кепок. Принципиальная деталь: конкретно конец 1950-х и начало 1960-х во всем мире стали концом эпохи неотклонимых головных уборов для парней. До того ходить без шапки по улицам было не принято, практически неблагопристойно. В 60-х молодежь шапки уже не носила, головные уборы в летнюю пору стали признаком парней за 35. Иллюстрация — президенты США (Соединённые Штаты Америки — к примеру, «подросшим» Робертино Лоретти) ведет торговлю юная Алена (Галина Польских), при всем этом клиент средних лет, видимо, не из Москвы, просит «6 полонезов Огинского», а старая филофонистка просит концерт №2 Рахманинова в выполнении создателя, который (в американской записи 1929 года) издавался у нас в 1945-м, на патефонных еще пластинках. При том что Алена дает ей животрепещущие на начало 60-х записи Вэна Клайберна (1958) и Нейгауза — Рихтера (концертная, записанная в 1948-м).

3-х товарищей на денек объединяют рубахи-ковбойки.

Отцы и детки войны

Столкновение поколений, пусть и не очень драматичное, повсевременно чувствуется в «Я шагаю по Москве». Николай, герой Никиты Михалкова, повсевременно, как на данный момент произнесли бы, троллит практически всех встречающихся на пути парней среднего возраста. Другими словами — поколение фронтовиков. При том что сам он по кинофильму — безотцовщина, его отец и дядья не возвратились с войны (о чем за завтраком ведает Володе Колина бабушка).

Но при всем этом он подкалывает плотного мужчину в кепке в вагоне метро (правда, первым начинает конкретно тот мужик — требуя практически уважения к возрасту). «Умный?!» — бранится желчный мужик за 40. Да, мы уже подзабыли, но слово «интеллигент» одно время было пользующимся популярностью ругательством. Опосля этого Коля передразнивает еще 1-го «старшего» — экскурсовода, также высмеивает постоянную перекладку асфальта на столичных улицах прямо в лицо прорабу. Что сказать, темы для шуток и ворчания в Москве за полста лет не поменялись…

Про Володю мы ничего не знаем (кажется, отец его тоже умер на войне, но в целом он как немосквич не в счет — «человек ниоткуда»). А вот у Саши знаем отчество: Индустриевич. Ему 18 лет, означает, он приблизительно 1945 года рождения. Но именовать малыша Индустрием могли не ранее середины 1920-х годов, когда развернулась борьба за советскую индустриализацию и это слово сделалось мерцать в газетах. означает, отец Саши — 1925–1927 годов рождения, из крайних фронтовиков. И так же рано, как и сам Саша, женился.

Узнаем мы все это в военкомате, куда Саша и Коля идут просить отсрочки (у Если, к слову, похоже, метростроевская бронь, и в армию он не идет). Это сфера обитания «отцов» — фронтовик и сам военком («я в этом возрасте уже под Курском…») — и это королевство «отцовского» сталинского стиля с его дубовыми диванчиками. К слову, ведь и 1-ый из «склочных старших» — персонаж в кепке, ругающийся с Колей, — стает перед нами в метро, образчике сталинского стиля. И таксист, тоже фронтовик, ездит на «ЗиС-110», машине, воплощающей послевоенное время.

Ну и в целом «сталианса» в Москве начала 60-х много — и он доброкачественный, практически новейший (что там — стоит ведь и до сего времени!). Но — он уже растерял статус престижного и животрепещущего. Впереди иная Эстетика и остальные времена — и не напрасно Коля, судя по кинофильму, строит ординарную по эстетике кафельную станцию «Проспект Вернадского». Его поколение перехватывает эстафету: сейчас русским стилем будут они.

Есть только две сцены, где нет этого противопоставления. Это церковь, куда в поисках хозяйки собаки сначала кинофильма входит Коля: предполагается, что это храм Гавриила Архангела, больше узнаваемый как Меншикова башня, но по сути сцена снималась в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря, тогда не действовавшем. И квартира писателя Воронова с вневременным писательским интерьером: книжки до потолка, бюст Вольтера. Вера и <span class="wp-tooltip" title="специфичный метод организации и развития людской жизнедеятельности представленный в продуктах вещественного и духовного производства в системе соц норм и учреждений в духовных ценностях в совокупы отношен как не подверженные времени «московские скрепы» — тяжело сказать, закладывал ли Жора Данелия такое в кинофильм, но так вышло, что эта мысль там читается.

Дух Москвы зовется Колей

Смотря сегодняшними очами, Николай, герой Никиты Михалкова, держится довольно тошно (ну и эталонный Володя, опосля проделки с папой Алены, ему в лицо высказывает: трепач!). Он, кажется нам чрезвычайно активным, претенциозным, «в каждой бочке затычка» — при этом почаще всего необоснованно. К тому же большенный любитель «проехаться» на чужом горбу: мать и сестра ему все подают и чинят (Володя бы сам зашил брюки, естественно). А он лениво поздним с утра поглощает чай с вареньем.

естественно, по сюжету Коля опосля смены на Метрострое. Но… не условность ли это, не дань ли соцреализму, требовавшему героев из рабочей среды? Ведет себя Николай богемно, если не сказать — барственно (и то сказать, Никите Михалкову таковой стиль был знаком куда больше). Квартира у их большая, с пианино, трюмо, старенькыми гарднеровскими чашечками вперемежку с новенькими, прибалтийскими… И с новым (выпуск начался в 1964 году!) телеком «Аэлита» Бакинского завода — прямо с ВДНХ, нужно мыслить.

Быть может, Коля — интеллигент, эрудированный и начитанный на голову выше других? Ведь тоже нет: Володя, как выясняется, понимает намного больше. Даже тот рабочий в кафе напротив, который любой денек учит по лингафонному курсу британский язык, объяснился бы с японским туристом лучше, чем Коля. А Володя и вправду разъясняется, и осознает.

Но есть кое-что, в чем Николай вправду на голову выше других персонажей кинофильма, в том числе безупречного русского комсомольца Володи. Это, назовем его так, соц чутье, умение одномоментно ориентироваться в хоть какой ситуации, ловить волну. Кто, к примеру, первым увидел, что герой Владимира Басова — не писатель, а реальный писатель тихо стоит в прихожей? То-то же… Конкретно этот талант нужен политикам и управленцам. Пусть британский учит официант — а паренек вроде Если сможет «организовать» и «разрулить».

И пусть это не покажется критикой в адресок героя Никиты Михалкова. совершенно нет: он делает в кинофильме много неплохого. Всем указывает дорогу (при этом — вот здесь не ошибается). Разрешает мерзкую ситуацию, возникшую меж Сашей и его женой. идет к военкому просить отсрочку за Сашу. В конце концов, конкретно Коля интенсивно вовлекается в ситуацию с милицией и достигает того, что Володю стремительно отпускают…

Не правда ли, все это весьма припоминает то, как воспринимается вовне Москва в целом и москвичи а именно? С одной стороны — «да чем москвичи лучше, ничем не лучше, лишь амбиции безмерные». С иной — лишь в Москве так развивается соц чутье, умение стремительно реагировать на происшествия; мы город суперадаптирующихся людей. правда, и эгоистов тоже, что правда, то правда: вот и Коля не может себя перебороть и «уступить» по доброе воле даму товарищу, которому она и нужнее, и больше подступает.

Наслаждаться картинкой и Москвой

Москва — все-же основной герой этого «не остросюжетного» кинофильма, для которого Жоре Данелии даже пришлось придумать особенное жанровое определение «лирическая комедия» и вынести его в титры. И 1-ые зрители «Я шагаю по Москве», и тем наиболее мы на данный момент смакуем не столько слова и деяния, сколько кадры и рисунки. Вот самолеты во «Внуково», вот развозит метростроевцев ночной мотовоз, вот усталые рабочие принимают душ. Это физиологично, как и давка в метро кадром позднее, но это так «смачно» снято, что восхищает.

Москва начала 60-х — попробуем подвести результат, какой она виделась создателям. город — плавильный котел (начинается кинофильм с нового аэропорта «Внуково»; «Я приезжая» — гласит встретившаяся в метро женщина, ну и сам Володя из Сибири). город, который повсевременно строится: недаром Володя отыскивает Строительный переулок (которого, к слову, в городке и не было). Глобальный центр: японский турист отыскивает Третьяковку, и это никого не поражает. А еще — моднейшие венгерские (практически Италия) кофе—машинки в кафе-стекляшке.

Но при всем этом — в отличие от какой-либо «Новейшей Москвы» 1938 года — Москва Данелии это город, развернутый в историю. Кроме уже упомянутой Меншиковой башни, мы лицезреем бульвары, по которым гуляли москвичи еще за длительное время до революции; академическую греблю в бывшем Императорском яхт-клубе на Стрелке. Недаром Коля озвучивает пользующуюся популярностью городскую легенду о Незапятнанных прудах. Герой Михалкова соединяет (по верхам, как постоянно у него) новое и старенькое и тем олицетворяет дух Москвы. Совершенно, отменно снятый кинофильм — как и жизнь — соединяет внутри себя старенькые и новейшие элементы, это лишь в дешевых телесериалах все новенькое на год выпуска, как будто в демозале мебельного магазина…

на данный момент мы любуемся к тому же милыми детальками, которых тогда было не увидеть из-за их обыденности. Автоматы с газ-водой, детские педальные машины, выпускавшиеся на заводе «Москвич». Трамваи на Страстной (Пушкинской) площади с новеньким кинозалом «Наша родина». Окающие деревенские бабушки с Российского Севера, работающие няньками и домработницами (они же — прихожанки в церквях, благодаря которым заместо шляпок в храмах прописались конкретно платки). Сюда же и телефоны-автоматы (для чего целая стенка таксофонов? а половина не работали!), пирамиды из консервов в магазине, ландышевая аллейка в парке Горьковатого (которая позже покажется в мультике «Ну, погоди!»). И почти все другое.

СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — года по 1991 год на территории Европы и Азии) поневоле

Создатели кинофильма, пожалуй, меньше всего желали снимать конкретно русское кино. И нужно же было такому случиться, что «Я шагаю по Москве» на данный момент воспринимается как картина, насквозь пропитанная конкретно русским духом. Тогда это не замечалось и не квалифицировалось как русское — но на данный момент, в совершенно другую эру, этого недозволено не осознавать.

действие кинофильма происходит в городке, где норма — вовлеченность всех во всё: люди наперерыв бросаются демонстрировать дорогу, преследовать правонарушителя, прояснять ситуацию милиционеру. В Москве 60-х норма — неслыханная в наше время сохранность: даже в отделении милиции мы лицезреем не амбразуру, а обыденную стойку с перилами, через которую можно просто перегнуться.

Хотя, естественно, кинофильм и «несоветский». Там есть и некие престижные, принципно несоветские штуки: к примеру, совместно с Пушкиным моют не парадного Гоголя «от Русского правительства» 1952 года, а «печального», работы Андреева, отставленного во дворик гоголевского дома. И Маяковский-памятник там не попросту так, а в качестве моднейшего места встречи поэтов и их поклонников. Разрешенный — но знак «независящего», юного кино.

…Сюжета в «Я шагаю по Москве» и вправду практически нет. Прошел всего один денек из жизни юных людей, которые, полностью возможно, больше никогда и не увидятся (а вдруг да? финал-то открытый!). Но этот денек оставляет шикарное послевкусие, пусть и с легким привкусом печалься. И, проводив Володю в аэропорт, Алена уже движется домой в Фили на 34-м троллейбусе, а Коля выбирается на поверхность на станции «Институт», чтоб пешком дойти до собственного объекта и не ожидать мотовоза. У него поет душа — а почему, можно выяснить самим, довольно летней ночкой выйти там, на Юго-Западе, где отцвели сирень и жасмин, но все равно одуряюще пахнет и отовсюду видны парадные каменные дома и шпиль института. Москва в тех местах, как и в центре, практически не поменялась — а означает, та история длится.

Источник