Как закаляют школьников: программа по литературе чревата шизофренией

В школьную программу возвращается роман «Как закалялась сталь». Назвать это событием мирового масштаба нельзя — мир сегодня волнуют иные события. Но и совсем без внимания оставить тоже невозможно. Этот шаг можно рассматривать — и по-другому рассматривать не получается — в контексте отчаянных попыток власти создать целостную государственную идеологию. И пожалуй, говоря словами героя другого рожденного в СССР художественного произведения, менее трагичного, шаг этот «не в ту степь».

фото: Евгений Семенов

О возвращении в школу романа Николая Островского объявил сам министр просвещения России Сергей Кравцов. Возвращается не только это произведение, возвращается и ряд других творений советских литературных классиков. Но и в этом ряду, и в литературе советского периода в целом «Как закалялась сталь» занимает все-таки особое место.

Это не просто роман. Не сегодня подмечено, что по своей форме «Как закалялась сталь» ближе всего к житиям православных святых. Роман стал одним из важных элементов коммунистического культа, сменившего прежнюю государственную религию. Роман настолько заряжен идеологией, что отделить его от нее, рассматривать как сугубо литературное явление невозможно.

Весьма похоже в этом смысле на «Как закалялась сталь» другое, уже давно присутствующее в школьной программе произведение — «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Оно тоже было создано в СССР (правда, напечатано впервые за границей), и идеологии там тоже значительно больше, чем литературы. Только Идеология эта с противоположным знаком — антикоммунистическая.

Вряд ли, кстати, можно считать случайностью то, что «реабилитация» романа Островского, изъятого из школьной программы более 30 лет назад, в 1989-м, произошла вскоре после попытки «репрессирования» солженицынского «опыта художественного исследования» (так определил жанр своего творения сам автор «Архипелага»).

Напомним, что началось все с заявления первого заместителя руководителя фракции «Единая Россия» в Госдуме Дмитрия Вяткина: «Как показал исторический анализ «Архипелага ГУЛАГа», который пока еще не убрали, а я думаю, недолго осталось ему находиться в школьных программах, многие факты Александром Исаевичем были «высосаны из пальца», придуманы… Он вымарал в грязи свою собственную Родину».

Ряд думских и региональных коллег успели поддержали Вяткина, но едва начавшись, кампания тут же была свернута. На следующий день, 22 января, на официальном сайте «ЕР» появилось разъяснение главы думского комитета по просвещению Ольги Казаковой: «вопрос об исключении из школьной программы романа Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» не стоит и не стоял… Наши дети должны знать не только славные, но и драматические страницы нашей истории, истории великого народа».

Команда «отбой» была дана, надо полагать, по следующим причинам. Во-первых, по причине того, что появилась она в школьной программе не абы как, не прихоти какого-то чиновника-демократа в «лихие 1990-е». В «лихие 1990-е» «Архипелага» в школьной программе по литературе не было. Он был включен в нее в 2009 году — после того, как такую идею высказал тогдашний премьер, нынешний президент Владимир Путин. То есть исключить сейчас солженицынское произведение — значит признать, что президент был неправ. А разве можно призвать такое?

Вторая причина тесно соприкасается с первой: симпатии президента к писателю возникли, естественно, не на пустом месте. Либералом Александр Исаевич не был даже в период создания «Архипелага», и с годами его консерватизм лишь усиливался. А высказывания Солженицына, относящие к самому последнему отрезку его жизни (писатель скончался 3 августа 2008 года), практически ничем не отличались от нарративов российской государственной пропаганды.

«Отчетливо видя, что нынешняя Россия не представляет им никакой угрозы, НАТО методически и настойчиво развивает свой военный аппарат — на Восток Европы и в континентальный охват России с Юга, — говорил он, к примеру, за два года до смерти, в 2006-м году. — Тут и открытая материальная и идеологическая поддержка «цветных» революций, парадоксальное внедрение северо-атлантических интересов в Центральную Азию. Все это не оставляет сомнений, что готовится полное окружение России, а затем потеря ею суверенитета».

Короче говоря, не весь, далеко не весь Солженицын одинаково вреден для строящейся государственной идеологии. С одной стороны — вреден, с другой — полезен. Точно такая же двойственность присутствует и в творчестве Островского, которым явно вознамерились уравновесить «помилованного» Солженицына. Начнем с полезных элементов.

«Что питало эту мужественную натуру? — писал об Островском журналист Михаил Кольцов в своем очерке «Мужество», после которого и началась настоящая писательская слава Островского. — Что и сейчас поддерживает духовные, физические силы этого человека? Только безграничная любовь к коллективу, к партии, к родине, к великой стройке. Только желание быть ей полезным».

Собственно, о том же и само произведение, которое во всех аннотациях называется «частично биографическим». О том, что главное для человека — не частное, личное, а общее. Великая идея, ради которой не жалко пожертвовать всем, включая саму жизнь. Эта сверхидея более чем востребована и на нынешнем этапе нашего исторического развития.

Не менее востребовано и неприятие того, что в романе названо «самостийным шовинизмом»: значительная часть романа посвящена борьбе большевиков с петлюровцами. Но! Ни главного героя произведения, Павку Корчагина, «двойника», альтер эго автора, ни, соответственно, самого автора к адептам «русского мира» отнести невозможно.

Своим родным языком Павка называет украинский. Родным, судя по всему, он был и для Островского: известно, что первые литературные опыты писателя были на этом языке — письменный русский дался далеко не сразу. Украинскостью своей он, понятно, не кичился. Но и не отказывался от нее. Как постоянно подчеркивается в романе, его герой боролся за освобождение Советской Украины.

И в любом случае борьба шла не за, а против того, что у нас сейчас принято называть традиционными ценностями. Причем борьба предельно яростная. Начинается она уже на первых страницах романа. Даже можно сказать, с первых строк: «отец Василий поднялся, отодвинул стул и подошел вплотную к сбившимся в кучу ребятам:

— Кто из вас, подлецов, курит?

Все четверо тихо ответили:

– Мы не курим, батюшка.

лицо попа побагровело.

– Не курите, мерзавцы, а, махорку кто в тесто насыпал? Не курите? А вот мы сейчас посмотрим!..

Павку душили слезы. «Ну что мне теперь делать? И все из-за этого проклятого попа. И на черта я ему махры насыпал? Сережка подбил. «Давай, говорит, насыплем гадюке вредному». Вот и всыпали. Сережке ничего, а меня, наверное, выгонят».

В советскую школу, в которой детей учили тому, что «религия — опиум для народа», война маленького Павки с попом Василием вписывалась, как говорится, как родная. Про школу нынешнюю, которая, по словам министра Кравцова, опирается на «традиционные духовно-нравственные ценности», в которой как минимум преподают основы православной (исламской) культуры, а кое-где, говорят, и прямо «закон</span божий" (Коран), этого никак нельзя сказать. Когнитивный диссонанс неизбежен.

Так же плохо вписывается в нашу образовательную систему — как и в систему общественно-политическую — нетерпимость автора и его героя к социальной несправедливости. Вот характерный отрывок: «Ночами, когда прекращалась толкотня в обоих залах буфета, внизу, в кладовушках кухни, собирались официанты. Начиналась бесшабашная азартная игра… «Сволочь проклятая! – думал он. – Вот Артем – слесарь первой руки, а получает сорок восемь рублей, а я десять; они гребут в сутки столько и за что? Поднесет – унесет. Пропивают и проигрывают». считал их Павка, так же как хозяев, чужими, враждебными».

Таково, повторим, отношение героя к официантам. Интересно, что сказал бы Павка о нынешних сильных мира сего — политиках, чиновниках, олигархах? Впрочем, вопрос, пожалуй, лишний. ясно, что бы сказал.

И не будем забывать, что заповеди стального, бескомпромиссного Павки столкнуться в процессе обучения не только с категорически противоречащей им реальностью, но еще и с солженицынским «Архипелагом». Какая каша возникнет после этого в головах несчастных детей, трудно даже вообразить.

Если бы речь шла о гастрономии, то такой способ готовки можно было бы назвать «ирландским рагу» — кто читал джеромовских «Троих в лодке, не считая собаки», тот поймет. Принцип тут простой: клади в котел все, что есть под рукой.

Но тот, кто решится отведать такое блюдо, рискует максимум несварением желудка. Последствия «рагу» литературно-идеологического могут быть куда более серьезными. В том числе и в чисто медицинском смысле. Такая эклектика — прямая дорога к шизофрении.

Источник