Две правды

Они появились в парке почти одновременно — при его благоустройстве.

Молоденькая Березка долго не могла прийти в себя и горевала: ее забрали из уютного питомника, где — с другими юными деревцами, взращенными в тепличных условиях — набирала силу, ветвилась, обзаводилась кучерявой листвой и мечтала… О неведомом, безусловно, прекрасном будущем. Представлялось: шелестящей веселой ватагой перекочуют на столь же комфортную плантацию.

фото: Алексей Меринов

Но сплоченный коллектив елочек, дубков, кленов и рябинок разбили на группы, аккуратно, чтоб не повредить корни, изъяли из привычной среды, погрузили в кузова урчавших моторами машин и высадили не сообща, а рассредоточив по далеко отстоявшим делянкам, вклинив меж неприветливых старожилов — раскидистых тополей, лип, ясеней.

Березке, можно сказать, повезло: оказалась не впритык к надменным скрипучим гигантам. Ей была уготована средь газона удобная просторная лунка. Однако без огорчения не обошлось (всегдашняя оборотная сторона удачи): маячило одиночество. Не таким — изолированным от малых и больших сородичей — рисовалось грядущее.

вдруг в двух метрах от опечаленной бедняжки, подле каменного бордюра, вкопали в землю здоровенный бетонный Фонарный Столб. Трудно вообразить прихлынувшую головокружительную волну энтузиазма, которой накрыло грустившую красавицу. Неожиданный многообещающий поворот судьбы, интригующий сюрприз! К лучшему, что хмурые ворчливые старики пребывали на внушительном расстоянии. Можно не шептаться, говорить не таясь, свободно и громко. Березке — трепещущей, общительной, не терпелось контактировать, выплескивать эмоции</sp. Выждав сообразную обстоятельствам и приличествующую хорошему пансионному воспитанию паузу, Березка воскликнула дивным мелодичным голоском:

— Здравствуйте!

Угрюмый сосед не отозвался и не выказал готовности к диалогу. Неприступный, будто скала, он был начисто лишен обаяния: вместо замысловатых ветвей — голые змеистые провода, безупречная выправка — как при маршировке на параде.

Девушкам (скромным и прочим) не пристало заговаривать с кавалерами (тем паче подбоченившимися и заносчивыми), но Столб высился столь драматически отверженно, столь трагично отринуто, что Березка приписала ему (и его незавидному положению: тоже на отшибе, на дистанции от бетонных собратьев) невероятную скорбь, величайшие переживания и нескончаемые душевные терзания — гораздо большие, чем испытывала сама. Он казался ей глубоко несчастным: ведь она вольна — не обременена навьючиваниями, а Столб — лаокооново опутан, отягощен тросами, изоляционными (то ли глиняными, то ли синтетическими) катушками, увенчан тяжеленной короной нахлобученного стеклянного плафона. При непомерной нагрузке демонстрировать галантность, например раскланиваться, крайне сложно.     

— Извините, — оправдываясь, забормотала она. — Если вам тоскливо, обмен мнениями ни к чему не обяжет…

Столб недовольно косился на несдержанную болтушку.

— Не мешайте, — процедил он, — я занят.

Обиженная, обескураженная, Березка примолкла. Но через некоторое время, осознав: в ее присутствии вершится нечто важное (и она к этому важному, с чем не доводилось сталкиваться в прежнем парниковом бытии, теперь причастна!), возобновила попытку.

— Не до вас, — буркнул Столб.

«Воспринимаюсь легкомысленной, — отчаялась Березка. — В самом деле, что себе позволяю! Навяливаюсь, пристаю…»

Но слишком долго корить себя, сомневаться и предаваться самоосуждению она не умела. Кроме того, осенило: он (при исполнении ответственнейшего поручения и серьезнейших обязанностей) не имеет права вступать в сомнительные тары-бары, разглагольствования, банально панибратствовать, точить лясы, ему, стражу света (не коптящему небеса чадом и гарью!), не дозволено рассупониваться и смягчаться — распущенность ведет к аварии, катастрофе: померкнет зарево, провиснут (и порвутся) связующие с загадочным внешним миром нити, поникнет шаровая сияющая сфера.

А еще брала верх сердобольность: «Нет, он не бука, ему по должности не положены передышки, он не жалуется на злой рок, не ищет поблажек, не переваливает ношу на соседей, не клянчит об одолжении. Не нытик, не хныкальщик. Кремень! Твердокаменный характер! С каким стоицизмом избывает тяготы! Одно слово: светоч!»

Неприкаянный атлант, полуобнаженный аскет с сияющим по вечерам во мраке нимбом, держащий на плечах свод неведомого назначения кабелей, исполняющий функцию факела, тратящий, испепеляющий себя ради таких, как она, бездельниц, являл образец надежности, строгости и самоотверженного служения долгу и заслуживал лучшей доли. с не щадящем себя колоссом ей вменялось сделаться полезной соратницей, помочь или, по крайней мере, скрасить тяготу бессрочной вахты. Не каждой былинке выпадает честь быть сподвижницей выдающегося современника. Это удел избранных. Непростой почетный жребий! И Березка продолжала щебет о своем не слишком богатом событиями прошлом, излагала впечатления о путешествии в грузовике… Не обращала внимания на замкнутость и вынужденную немоту чеканно неподвижного сурового воина.

Столб дисциплинированно (вероятно, полагалось по уставу) не ронял достоинства, лишь натужно гудели уходившие в безграничность посредничающие <span class="wp-tooltip" title="артерии — сосуды. Что ж… Так тому и быть. Но советовать и опекать не возбраняется. И Березка самозабвенно предавалась завуалированному восхвалению суженого напарника:

— Можно, оставаясь несгибаемым, делать гимнастику, это позитивно отразится на реализации неизреченно засекреченных задач. Попробуйте выпустить веточки и раскинуть корешки, это сообщит туловищу дополнительное равновесие, увеличит приток воздуха и питательных соков. Тогда по весне удастся зацвести.

Столб надменно усмехался. Чем покорял бесповоротно. Однажды он, впервые отчетливо, с эмоциональной окраской, хмыкнул. Похоже, его веселила вероятность олепестковывания. А может, трогало наивное доброхотство глупышки? Он неожиданно (по-прежнему отрывисто) крякнул:

— Я на службе. Отдаете отчет, что это значит?

Его откровенность вдохновила Березку.

— Конечно-конечно, — благоговейно затараторила она. — Не пытаюсь отлучить вас от нее. — И, опасаясь, что Столб заподозрит диверсионную подоплеку, пояснила: — Не призываю к запретному, предосудительному. Лишь жажду распахнуть перед вами богатство окружающей природы, сокровищницу не вредных прелестей и ощущений. Приятно шевелить листочками… Тянуться ввысь… Ваши сосуды, слегка, извините, провисшие, получат стимул напружиниться, уставшие маленькая мышь»>мышцы не подвергнутся дряблости, вы воспрянете, — робея, но оправдывая настырность искренностью пожеланий, растолковывала Березка. — Будет польза не только вашему организму, но и вашей благородной миссии. свет усилится, польется на дальние пространства…

Ей действительно представлялось странным: почему бравый гренадер не предпримет попытку покрыться корой и распределить тяжесть ноши по разветвившимся побегам? Складывалось впечатление: он созрел взмахнуть несуществующими руками, пожать отсутствующими плечами, мешала (пока?) спеленутость тайными параграфами… Дабы преодолеть эту препону, Березка горячо увещевала…

— Не порите чепуху! — оборвал ее Столб. — Есть очерченный круг поручений. Перечень обязанностей. Нарушать порядок — преступно! — И после долгих колебаний конспиративным шепотом изрек: — Служу Электричеству!

— А это что такое? Не покушаюсь на секретность…

Она не договорила.

— Не сметь посягать на святыню! — выпалил Столб.

Из последующих гневных недомолвок она заключила: он не вполне в курсе того, что есть загадочное божество, коему беззаветно предан.

Миновал год, затем следующий. Березка курчавилась густой кроной, сыпала по весне сережками, а по осени — золотой опавшей листвой. Зимой ей казалось, что коченеет и умирает, но с первыми лучами солнца возникали свежие силы. Она умнела, набирала опыт и свыкалась с неколебимой сущностью Фонарного Столба. При этом не переставала грезить о возможности его преображения. Увы, чем взволнованнее и неравнодушнее взывала к нему, надеясь пробудить родственные своим чувства, тем упрямее Столб коснел и костенел, тем односложнее и ожесточеннее становились его затверженные отнекивания:

— Отклонения недопустимы!

Столб и в преклонном возрасте молодцевато хорохорился по стойке смирно, не претерпевал видимых метаморфоз под воздействием переменчивых погодных факторов — гордо озарял аллеи волшебными потоками фосфоресцирующей благодати. Эту сущность Березка в нем и ценила. Его осанка оставалась завидно непогрешимой, и все же Березка с горечью констатировала: плафон тускнеет и кренится, остов крошится и подточен ревматизмом. Березка успокаивала себя: ей мнится его надвигающаяся инвалидность. Сам бескомпромиссный боец не давал малейшего повода нюниться: не вскрикнул, не застонал, даже когда от подножия отколупнулся кусок облицовки и обнажил внутренний металлический проржавевший стержень-<span class="wp-tooltip" title="составная часть нервной системы; покрытая оболочкой структура.

— Если бы поддался твоей провокации и надувался дождевой водичкой, дабы зацвести, зацвел бы… Плесенью… Я блюду инструкции, вот и неуязвим! — рапортовал герой.

Он рухнул как подкошенный, не скрючившись и не охнув. Падая, старался не задеть Березку, но все ж отсек несколько ее густых прядей. Хорошо, к этому времени она заметно окрепла.

Метину его заботы она бережно хранила. И не пыталась воздействовать на юного сменщика — стоеросового долдона, заступившего на пост самоотверженного предшественника.

Источник