«Мы ему все припомним»: за кого Хрущев мстил Сталину

70 лет назад, 7 сентября 1953 года, пленум ЦК КПСС учредил новый, высший партийный пост — первого секретаря ЦК КПСС. Им был избран Никита Хрущев, бывший до того одним из четырех просто секретарей ЦК. Началась новая политическая эпоха, названная впоследствии хрущевской. Но тогда историчность момента не сознавали, пожалуй, даже сами творцы истории. Во всяком случае, не все.

На собрании республиканского актива Узбекистана. Ташкент, 1962 год. фото: ru.wikipedia.org

С уверенностью можно сказать, что этого не сознавал Георгий Маленков, выступивший на пленуме с предложением повысить партийный статус Хрущева. До этого дня именно Маленков, председатель Совета министров СССР, член Президиума ЦК КПСС, считался первым лицом советского государства.

7 сентября 1953 года таких лиц стало два. А через полтора года осталось одно. И это был не Маленков, а низвергший его с премьерской должности, а потом и сам занявший ее (не покидая поста первого секретаря) партнер по властному тандему.

Непарадный портрет

Никита Хрущев — пожалуй, самая сложная, самая противоречивая фигура из тех, что находились во главе страны в XX веке. А возможно, и среди всех ее правителей. Политических портретов Хрущева и, соответственно, портретов его эпохи создано великое множество, и каждый по-своему правдив. Впрочем, есть, пожалуй, все-таки и абсолютно ложный. Это <span class="wp-tooltip" title="Образы представлений как правило менее ярки и менее детальны чем образы восприятия но в них находит отражение самое характерное для данного предмета Различия в яркости устойчивости и точности представлений памяти очень инди о Хрущеве как о дурачке-простофиле, севшем волею случая не в свои сани.

Хотя, справедливости ради, этот образ тоже возник не на пустом месте. Улыбку вызывал сам облик Хрущева: лысина, оттопыренные уши, нос картошкой, выпирающий живот… Да еще эта дурацкая <span class="wp-tooltip" title="Действие приобретшее ритуализированный характер или характер принуждения При формировании привычки при неоднократном выполнения какого-либо действия чрезвычайно важное значение имеет вызываемый самим осуществлением действия натягивать до груди свои необъятные мешковатые брюки. Не внушали, мягко говоря, солидности и манеры Никиты Сергеевича. Виданное ли, скажите, дело, чтобы лидер сверхдержавы в ходе заседания Генеральной Ассамблеи ООН снимал с ноги туфлю и стучал ею по столу в знак несогласия с выступающим оратором?!

В своих надиктованных после отставки мемуарах Хрущев тоже местами предстает наивным простачком. К примеру, о своем отношении к «вождю народов» он говорил следующее: «До смерти Сталина мы считали, что все, что делалось при его жизни, было безупречно правильным и единственно возможным для того, чтобы выжила революция, чтобы она укрепилась и развивалась… Только после смерти Сталина, и то не сразу, у нас хватило партийного и гражданского мужества открыть занавес и заглянуть за кулисы истории».

Но вот что сообщал на этот счет сын Никиты Сергеевича Сергей Хрущев: «Отец и на Украине (после назначения в 1938 году на пост первого секретаря ЦК КП(б)У. — «МК») продолжал истово славить вождя… Насколько искренне? До последнего времени я считал, что тогда он еще верил в Сталина. Оказалось, что я ошибался».

Сергей Никитович повествует далее, что в 1991 году повстречался в Донецке с дочерью друга юности Никиты Сергеевича Ильи Косенко Ольгой Ильиничной. И та рассказала о хорошо запомнившемся разговоре своего отца с Хрущевым, состоявшемся в 1940 году, когда «хозяин Украины» приехал проведать старого товарища. Хрущев и Косенко уединились в саду и были уверены, что беседуют с глазу на глаз, без свидетелей, — но под столом, накрытым спускавшейся до земли скатертью, сидела любопытная девочка-школьница, которой страшно хотелось узнать, о чем ее отец секретничает с важным гостем.

«Сидела Оля тихо как мышка, запоминала каждое слово, — продолжает Сергей Хрущев. — После расспросов о бывших общих соседях, о старых друзьях — их осталась в живых лишь горсточка, многие пропали в тридцатые годы, — отец поинтересовался: в партии ли Илья? Если нет, то он даст ему рекомендацию, поможет перебраться в Киев, устроиться на хорошую работу… отец считал, что его друг с радостью и благодарностью откликнется на столь заманчивые предложения, но вышло иначе.

— Нет, — с напором на «нет» ответил Косенко. — Не нужна мне ваша партия, которая так, — он снова подчеркнул «так», — с людьми обходится. Что вы, ваша партия со страной сделала? Разрушили вы партию. В настоящей партии состояли Киров, Якир, Тухачевский. Где они теперь?

Воцарилось молчание. отец не знал, как отреагировать на неслыханную крамолу. Ведь он не последний человек в этой партии, которая так обходится с людьми. Ольга затаила дыхание: если ее обнаружат, отец ей не спустит своеволия.

— Не партия это, Илья, — услышала она потерявший обычную звонкость хрипловатый голос Никиты Сергеевича, — не партия, а эта сука Мудашвили все натворил. Когда-нибудь мы ему все припомним — и Кирова, и Якира, и Тухачевского, и не только их».

девочка не поняла, о каком таком Мудашвили говорил гость и почему тот «сука». А когда решилась наконец спросить об этом у отца, тот страшно перепугался и запретил кому-либо говорить о подслушанном разговоре: иначе, мол, расстреляют и его, и ее, и Хрущева.

Сталин и Хрущев. Москва, 1938 год. фото: ru.wikipedia.org

Кровная месть

Можно считать рассказ выдумкой, но он значительно лучше объясняет яростный антисталинизм Хрущева, чем версия, изложенная в мемуарах: верил Сталину как отцу родному, и только после его смерти — и то не сразу — открылись глаза на устроенный им кровавый беспредел. В борьбе Никиты Сергеевича с «культом личности и его последствиями» было слишком много эмоций и слишком мало расчета, чтобы считать это просто политикой, где нет ничего личного. Личного здесь так много, что куда больше это походит на давно вынашиваемую месть.

Причем не факт, что месть была посмертной: обстоятельства последних дней жизни Сталина до конца не прояснены. Хрущев был в числе четверки наиболее приближенных к Хозяину особ, которые были последними, кто видел его на ногах и в добром здравии. И, как выяснилось вскоре, идейных сталинистов в этом самом ближнем, самом тесном кругу — кроме Хрущева туда входили Маленков, Берия и Булганин — не было вообще (что лишь усиливает подозрения).

Словом, не прост, совсем не так прост был Никита Сергеевич, как видится некоторым и как, похоже, ему самому хотелось бы казаться. За кого он мстил — если принять эту версию? Возможно, за каких-то попавших в мясорубку репрессий друзей. Возможно, за людей, которых чтил и уважал. Но главным образом, наверное, за себя. И за свои страхи, и за свои унижения. И за то, что сам был повязан кровью.

Вот извлечение из адресованной ЦК записки «Об антиконституционной практике 30–40-х и начала 50-х годов», датированной 25 декабрем 1988 года, под которой стоят подписи девяти членов партийного ареопага (первым идет автограф Александра Яковлева):

«В архиве КГБ хранятся документальные материалы, свидетельствующие о причастности Хрущева к проведению массовых репрессий в Москве, Московской области и на Украине в предвоенные годы.

Он, в частности, сам направлял документы с предложениями об арестах руководящих работников Моссовета, Московского обкома партии… Летом 1938 года с санкции Хрущева была арестована большая группа руководящих работников партийных, советских, хозяйственных органов, и в их числе заместители председателя Совнаркома УССР, наркомы, заместители наркомов, секретари областных комитетов партии. Все они были осуждены к высшей мере наказания и длительным срокам заключения. По спискам, направленным НКВД СССР в Политбюро, только за 1938 год было дано согласие на репрессии 2140 человек из числа республиканского партийного и советского актива».

Можно ли остановиться на этом и, состроив глубокомысленную мину, заявить: «Теперь все ясно. ясно, какой из него «антисталинист и разоблачитель культа»! Чья бы корова мычала, а его бы помалкивала»? Ну а кто запрещает? Можно, разумеется. Многие критики Хрущева именно так и поступают. Но если речь идет не об одномерном и одноцветном, а о более сложном портрете, более адекватно отражающем роль Никиты Сергеевича в истории, то ограничиваться этой страницей биографии, пожалуй, все-таки не стоит.

Страница эта, безусловно, важна, но вовсе не в том смысле, что выражает, выдает людоедскую натуру Хрущева. Нет, понять и простить такое <span class="wp-tooltip" title="Целеориентированная активность животного организма служащая для осуществления контакта с окружающим миром В основе поведения лежат потребности животного организма над которыми надстраиваются исполнительные действия служащие, конечно же, невозможно. Ни угроза для собственной жизни, ни ссылки на сложность эпохи, на то, что «все так делали», оправданием участия в массовых убийствах служить не могут.

Но, справедливости ради, если бы его натура действительно была такова, если бы, как утверждают некоторые, Хрущев был кровожадным маньяком, которого приходилось обуздывать мудрому, выдержанному Сталину, то с приходом к власти Никиты Сергеевича образованная жидкой соединительной тканью. Состоит из плазмы и форменных элементов: клеток лейкоцитов и постклеточных структур: эритроцитов и тромбоцитов»>кровь полилась бы еще более широким потоком, чем в 1937–1938 годах. Тут-то его уже некому было сдерживать.

Но случилось прямо противоположное — не большой террор, а массовая реабилитация: по данным КГБ СССР, в период с 1953 по 1961 год были сняты обвинения с 1,2 миллиона человек, подвергшихся политическим репрессиям. Многие из них, увы, были реабилитированы уже посмертно.

Хрущевка в Москве. фото: ru.wikipedia.org

Хрущев и хрущевки

Такая же неоднозначность, двусторонность — как минимум двусторонность — присутствует и во всех прочих свершениях Никиты Сергеевича. Теневые стороны его преобразований подробно расписаны в так называемом докладе Полянского, подготовленном, но так и не прозвучавшем выступлении на октябрьском пленуме ЦК КПСС 1964 года — том самом, на котором произошло свержение Хрущева.

Дмитрий Полянский, тогдашний зампред Совмина СССР, был одним из активнейших участников антихрущевского заговора. «Подготовились два докладчика: Полянский и Суслов, — описывал эту историю Сергей Хрущев. — Полянский рвался в бой, жаждал крови. Но Брежнев опасался, что изложенные в тексте его доклада обвинения можно отнести не к одному Хрущеву, а самого Полянского может «занести», и потом никто уже с пленумом не совладает. Брежнев решил: с докладом на пленуме предоставить слово Суслову, он набил руку на подобных делах… Сухой, немногословный Суслов совладает с нынешней ситуацией, не даст разгуляться страстям».

Но есть и другое, несколько иное объяснение: выбор между двумя докладчиками определялся поведением Хрущева. Если <span class="wp-tooltip" title="Целеориентированная активность животного организма служащая для осуществления контакта с окружающим миром В основе поведения лежат потребности животного организма над которыми надстраиваются исполнительные действия служащие будет сочтено примерным, если он согласится уйти «по-хорошему» — «распинать» его будут в мягком режиме. Заартачится — в максимально жестком. Задачей доклада в исполнении Полянского было не просто раскритиковать, а морально уничтожить Хрущева. Тот отказался от борьбы, и необходимость в радикальном сценарии отпала. Но в архивах доклад Полянского все-таки уцелел.

Говоря современным политтехнологическим языком, его можно назвать «Белой книгой хрущевских реформ». Вот, скажем, что Полянский писал о хрущевском варианте решения жилищной проблемы: «Во что обошлась, например, его директива о строительстве четырех- и пятиэтажных домов, даже трудно посчитать. Он разогнал Академию архитектуры СССР за то, что она не соглашалась с его выводами, будто такие дома — самые дешевые и самые удобные в эксплуатации, будто они рассредоточивают и сохраняют население от атомного нападения и т.д. и т.п.

жизнь показала, что в академии сидели разумные люди. Выяснилось, что стоимость одного квадратного метра площади, если учесть затраты на общегородские и районные коммуникации, в 4–5-этажных домах гораздо дороже, чем в 9–12-этажных. установка на «пятиэтажное» строительство привела к тому, что плотность застройки в городах резко упала; транспортные, водопроводные, теплофикационные, канализационные и иные коммуникации недопустимо растянулись. Внешний вид городов ухудшился, а об удобствах и говорить нечего — в этих домах нет лифтов».

Все так, все абсолютно верно. Но видеть в хрущевской жилищной программе одни только минусы было бы просто вопиющей несправедливостью. С 1956 по 1963 год национальный жилищный фонд в Советском Союзе вырос почти в 2 раза — с 640 до 1 184 миллиона квадратных метров. Иными словами, за эти годы в СССР было построено больше жилья, чем за предшествующие 40 лет!

Собственно, выбор в пользу пятиэтажек как раз и определялся скоростью реализации жилищной программы: более комфортные и/или высотные варианты в разы бы ее замедлили. «Теперь мало кто помнит, почему выбрали пять этажей, а не семь или, скажем, три, — писал Хрущев-младший, объясняя эту градостроительную логику. — Тому предшествовали скрупулезные расчеты с целью сэкономить рубль, сотню, тысячу, миллион, чтобы на них выстроить еще одну квартиру, еще один этаж, дом или даже квартал…

Пять этажей — это максимальная высота, на которую вода (и в водопроводе, и в отоплении) подается без подкачки, то есть без установки в подвалах дополнительных насосов. На пятый этаж под силу подняться по лестнице даже немолодому человеку, и можно сэкономить на лифтах. Мусор с пятого этажа можно вынести на помойку в ведре, что исключает затраты на мусоропровод».

Недостатки хрущевок вполне сознавал и сам Никита Сергеевич. «Разве мы не понимали того, что на лифте подниматься легче, особенно престарелым? — защищал он идею массового строительства пятиэтажек в своих воспоминаниях. — Да, трудно жить без лифта, но еще труднее без квартиры. Если спросить холостяка или молодоженов, согласились бы они получить поскорее квартиру на четвертом этаже без лифта, зато с удобствами, то услышишь согласие… Конечно, многие оставались недовольны. Но разве лучше было обещать райскую жизнь за гробом?»

Хрущевки считались временным решением, альтернативой баракам и коммуналкам, в которых проживала на тот момент большая часть городского населения. Расчетный срок эксплуатации домов первых панельных серий составлял всего 25 лет. После этого, как предполагалось, они должны были быть снесены и заменены более комфортным и долговечным жильем.

Теория, правда, оказалась очень далекой от реальности. Реальности более соответствовала известная житейская мудрость: «Нет ничего более постоянного, чем временное». Но, стало быть, тем значительнее вклад этого «проклятого наследия волюнтаризма» в решение «проклятого», вечного квартирного вопроса. Хрущевки пережили и Хрущева, и Брежнева, и Горбачева, и Ельцина… И, пожалуй, еще много кого переживут.

Космонавты Юрий Гагарин, Павел Попович, Валентина Терешкова и Никита Хрущев на трибуне Мавзолея Ленина, 1963 год. фото: ru.wikipedia.org

Поднятая целина

Панельные пятиэтажки — далеко не единственный пример хрущевских проектов, переживших его эпоху. Возьмем, например, освоение целины: критиков у этого начинания было, пожалуй, даже побольше, чем у сверхдешевых пятиэтажек. И тогда многие называли его «авантюрой» (ну, не в печати, конечно), а сегодня это является едва ли не доминирующей точкой зрения. И безосновательной ее тоже не назовешь.

«Я с самого начала был сторонником освоения целины в ограниченных масштабах, а не в таких громадных, которые нас заставили огромные средства вложить, нести колоссальные расходы, вместо того чтобы в обжитых районах поднимать то, что уже готово, — вспоминал Вячеслав Молотов, один из главных противников целинного проекта в тогдашнем советском руководстве. — Я предлагал вложить эти деньги в наше Нечерноземье, а целину поднимать постепенно. Разбросали средства — и этим немножко, и тем, а хлеб хранить негде, он гниет, дорог нет, вывезти нельзя… Хрущев нашел идею и несется, как саврас без узды!»

Но прошли годы. давно нет Молотова, еще раньше ушел из жизни сам Хрущев. А освоенные при нем целинные земли никуда не делись. Россия и Казахстан входят сегодня в десятку крупнейших мировых экспортеров зерновых культур (мы на первом месте, казахи — на девятом), и хрущевская «авантюра», безусловно, внесла в это свою лепту.

Есть и целый ряд совершенно бесспорных достижений. Эпоха Хрущева — это космодромы Байконур и Плесецк, это выигранная у США космическая гонка: первый в мире искусственный спутник Земли (1957 год), первая межпланетная станция, достигшая поверхности Луны (1959 год), первый полет человека в Космос… Эпоха Хрущева — это первая в мире межконтинентальная баллистическая ракета, первая в мире атомная электростанция, первая советская атомная подлодка, первый советский турбореактивный пассажирский самолет… И еще очень много чего первого в мире, и еще больше первого советского, что сделало державу сверхдержавой.

Можно допустить, что какому-то государственному деятелю удалось бы обеспечить тот же набор достижений, но с меньшими жертвами и световой и другие стрессы»>стрессами для страны. Без авралов, аварий, авантюризма и волюнтаризма. Но вряд ли у кого-то получилось уложиться в срок, отведенный историей «авантюристу и волюнтаристу». В тех больших мировых гонках мог выиграть только он.

Источник